Турецкие описания праздничных намазов, совершенных в Санкт-Петербурге в 1890 и 1891 г.

Известно, что султан Абдул-Хамид II, занимавший османский трон в 1876-1909 гг., в большей степени, чем его предшественники, позиционировал себя как халифа – «наместника Пророка Мухаммеда на земле». Несомненно, эта установка не могла не оказывать влияния на внешнюю политику Османской империи, побуждая если не прямо вмешиваться в дела государств, имевших в своем составе магометанское население, то хотя бы внимательно наблюдать за положением их мусульманских подданных.
Очевидно, именно в этом контексте следует рассматривать предлагаемые вниманию читателей донесения двух сотрудников турецкого посольства в России: пятого секретаря Абдур-Реззака и первого секретаря сеида Абдул-Баки, присутствовавших на праздничных намазах проживавших в Санкт-Петербурге мусульман. Описанные ими богослужения состоялись по случаю Праздника разговения (араб. ﻋﻳﺪ ﺍﻠﻔﻃﺮ , тат. Ураза бәйрәме) соответственно в 1890 и 1891 г. Донесения дипломатов содержат сведения исторического, религиозного, и даже этнографического характера, а также попытки анализа положения российских мусульман.
Большое внимание турецкие чиновники обратили не только на различия в порядке исполнения религиозных обрядов у османов и российских мусульман, но и на внешний вид последних. Наблюдавшаяся дипломатами картина привела их к выводу о том, российские мусульмане находятся в условиях, способствующих «элементарному забвению» своей религии.
Строго говоря, порядок совершения наблюдавшихся ими в Петербурге праздничных богослужений (несмотря на высказанные в донесениях Абдур-Реззака и, особенно, Абдул-Баки замечания) не нарушал канонов, принятых в ханафитском мазхабе. Вопреки предположению Абдул-Баки, наблюдавшийся им в Петербурге порядок чтения праздничной проповеди не был намеренно изменен в угоду российской администрации. По-видимому, только отсутствие громкого прославления Аллаха (такбира) могло быть связано с давлением властей. В то же время негромкий или тихий такбир, или такбир про себя с точки зрения ханафитского мазхаба вполне допустимы в случае отсутствия соответствующих условий.
Что касается использования петербургским имамом в ходе богослужения скромного титула праведных халифов «повелители правоверных», о чем пишет Абдул-Баки, то предположение последнего о том, что это может быть связано с раздражением российского правительства «каноническим титулом» праведных халифов «истинные преемники Посланника Аллаха», также вряд ли имеет основания. Скорее, такова была местная мусульманская традиция.
Не менее поразил турецких дипломатов также костюм и внешний вид живших в Петербурге «татарских мусульман», одетых и выглядевших согласно европейской моде. «У большинства из них (пришедших на богослужение мусульман. – И.М.) на голове была тюбетейка, а рядом – шляпа; у некоторых из них отсутствовали борода и усы, у некоторых были сбриты только усы, у некоторых были раздвоенные бороды – словом, наблюдаемый нами у европейцев, неуместный [для мусульман] внешний вид», – пишет Абдур-Реззак. «Их внешний вид давал повод принять их за русских», – вторит ему Абдул-Баки.
Европейская одежда (особенно шляпы) традиционно рассматривалась турками как один из признаков «врагов веры». Тем более Абдур-Реззак-бею не понравилось несерьезное отношение к своей внешности и особе со стороны «несчастных российских мусульман» (видимо, поэтому посетивший намаз в следующем году Абдул-Баки решил не выделяться из толпы и одел татарскую тюбетейку). Впрочем, и Абдур-Реззак не преминул съязвить по поводу «отставного генерала Чингизхана и “ханских отпрысков”», занимающихся содержанием ресторанов – не самым престижным с точки зрения образованного османа делом.
Турецкие дипломаты могли судить о положении российских мусульман только по жителям столицы империи. Мусульмане Москвы и Санкт-Петербурга жили дисперсно и были сильно интегрированы в российское общество. В то же время в Волго-Уральском регионе и Сибири мусульманское население, как правило, проживало отдельными селами или (в городах) слободами, и долгое время сохраняло традиционный уклад жизни. Поэтому убеждение Абдул-Баки в том, будто порядок отправления праздничного богослужения в Петербурге является показателем политики, проводимой Российским государством в отношении мусульман и их истинного положения, представляется весьма упрощенным. Тем более, как следует из письма Абдур-Реззака, сотрудники турецкого посольства ранее не участвовали даже в праздничных намазах, организованных петербургскими мусульманами.
По-видимому, еще одной причиной, привлекшей внимание турецких дипломатов к религиозной жизни петербургских мусульман, стал вопрос возведения в Санкт-Петербурге соборной мечети. Разрешение властей на сбор пожертвований было получено в 1883 г
., после неоднократных обращений уполномоченных представителей мусульманской общины Петербурга и лично оренбургского муфтия Селимгирея Тевкелева[1]. В качестве главного уполномоченного лица по сбору средств был утвержден ахун Атаулла Баязитов[2]. Хотя пожертвования на строительство мечети собирались по всему округу Оренбургского магометанского духовного собрания, сбор средств шел медленно. В то же время, возведение в российской столице соборной мечети предполагало, что эта мечеть станет главным местом мусульманского богослуңения в империи. Вероятно, именно поэтому информация о предполагаемом строительстве мечети в Санкт-Петербурге привлекла внимание лично султана Абдул-Хамида II и побудила высшие круги Османской империи обдумывать возможность оказания материальной поддержки со своей стороны. Нам неизвестно, оказала ли Порта реальную помощь, однако о значении, которое придавалось в Стамбуле этому вопросу, говорит то, что высокопоставленному чиновнику султанской канцелярии Кямиль паше, дважды (в 1895 и 1896 г
.) посещавшему Россию, наряду с выполнением ряда дипломатических поручений, предписывалось собрать сведения о сумме, необходимой для строительства петербургской мечети. Донесения посольских чиновников, отмечавших, что намазы совершаются в неприспособленных для богослужения помещениях, в условиях, противоречащих установлениям шариата, по-видимому, также укрепляли падишаха в мысли о необходимости помочь петербургским мусульманам в строительстве мечети.
Подлинники публикуемых документов хранятся в Османском архиве (Стамбул).
 
Документы
 
№ 1
 
19 мая 1890 г
. – Из донесения третьего секретаря Османского посольства в Санкт-Петербурге Абдур-Реззака адъютанту султана Дервиш-паше. 
 
…Таким образом, и Ваш покорный слуга, со времени прибытия в Петербург до сего времени не только не пренебрегал изучением этих обстоятельств, но и, исполняя свои религиозные обязанности, принял участие в праздничном намазе во время прошедшего Праздника разговения[3]. В связи с тем, что здесь не имеется мусульманской мечети и местом совершения праздничного намаза определен зал Городской думы (Belediye salonu)[4], Ваш покорный слуга встретился со здешним татарским имамом Атауллахом-эфенди и известил его о своем намерении. Имам, сказав с укоризной, что до настоящего времени не было случая присутствия [на богослужениях] кого-либо из сотрудников нашего посольства, изъявил большую радость и добавил, что приготовит для меня место в первом ряду [молящихся]. В праздничное утро я, специально заказав богато украшенную карету, отправился к месту совершения намаза. Поднявшись по длинной лестнице и натолкнувшись на большое число нищих мужчин и одетых не по требованиям ислама женщин – мусульман и мусульманок, я вошел в зал, где будет совершаться намаз. Воистину, первое впечатление стало ошеломляющим. Со стороны киблы в зале [находились] большие завешанные портреты, а также еще весьма большие портреты: справа – не завешанный [портрет правящего] императора, сзади – покойных императоров Александра II, Николая[5] и императриц, [причем] на головах упомянутых лиц [были изображены] кресты. Несуразным было и то, что слева виднелось именуемое по-французски «шапель»собрание изображений Иисуса, Марии и других, кому молятся христиане, с горящей лампадой[6]. Вид около семи-восьми сотен мусульман, выстроившихся там рядами, мог бы удивить каждого. У большинства из них на голове была тюбетейка, а рядом – шляпа; у некоторых из них отсутствовали борода и усы, у некоторых были сбриты только усы, у некоторых были раздвоенные бороды – словом, наблюдаемый нами у европейцев, неуместный [для мусульман] внешний вид. Таким же удивительным было зрелище более чем двухсот человек в шляпах, стоявших в одной стороне мечети, то есть зала. Увидев, что входит некто в османской феске и сюртуке, люди стали расспрашивать обо мне у моего слуги, причем на их лицах мелькало выражение неуместного веселья. Имам, прочитав несколько хадисов о достоинствах садака-и фитр[7], выступил и на татарско-турецком языке (который я отлично понял) с проповедью относительно опрятности одежды, после чего, взяв в руку длинный посох, взобрался с двух досок – ступеней импровизированного минбара на свою скамью и прочел хутбу. Упомянув в ней священные имена четырех праведных халифов и прочтя некоторые известные коранические изречения он, удовлетворившись фразой: «Давайте помолимся также за успех и здравие нашего государя Александра III, его престолонаследника цесаревича Николая и его достопочтенной супруги», – закончил хутбу, после чего был совершен намаз. Затем, после того, как имам представил Вашему покорному слуге отставного генерала Чингизхана[8] и многих «ханских отпрысков», содержащих рестораны, люди разошлись. Ваш покорный слуга, спускаясь по лестнице, во имя венца Его халифского величества раздал все имевшиеся при себе наличные деньги в качестве милостыни вышеупомянутым нищим. […].
Хотя и нет оснований сомневаться в благочестии имама Атауллаха-эфенди, [все же] он получил образование в русской школе, русские выдают ему законное жалование, а также дали ему чин, соответствующий [османскому] чину гражданского служащего первого класса (ūlā rütbesi)[9]. Здешние мусульмане знают, что Атауллах-эфенди со своей шляпой и служебным мундиром ушел к русским[10], и многие не любят его [за это]. […].
 
№ 2
 
1 шевваля 1308 г
.х. = 28 апреля 1891 г. – Из донесения первого секретаря Османского посольства в Санкт-Петербурге сеида Абдул-Баки на имя султана. 
 
…Как изложено в ранее представленной ляихе, в связи с отсутствием в Петербурге мечети, пятивременные намазы совершаются в некоторых частных помещениях[11]. Однако для совершения праздничных намазов, в связи с многочисленностью верующих, российским правительством, внешне с целью продемонстрировать свое благорасположение к мусульманам, на деле же для надзора и контроля за собравшимися, выделяется два-три места. Важнейшим из них является зал Петербургской городской думы[12]. Будучи наслышан, что там собирается много верующих, я предпочел побывать там. Принимая в соображение, что надетая феска будет всем бросаться в глаза, а это помешает в наблюдениях, дабы быть не узнанным я надел татарский колпак (Tatar kalpağı) и направился к названному месту. Подъехав к дверям [зала], я увидел прибывающих мужчин в шляпах. Их внешний вид давал повод принять их за русских, однако я был удивлен, услышав, что они приветствуют друг друга по мусульманскому обычаю. Некоторые из них, войдя внутрь помещения, оставляли шляпы привратнику, вынимали из карманов и надевали тюбетейки и колпаки (takke ve kalpak), некоторые же прямо в шляпах поднимались наверх, что привело меня в чрезвычайное изумление. Наконец, сей ничтожный также поднялся наверх и вошел в большой зал, долженствовавший служить местом богослужения. Хотя в этом зале, предназначенном для проведения больших званых вечеров и заседаний городской думы, мебель и была сдвинута к одному краю, что открыло пространство для молящихся, все же пять-шесть висящих на стене очень больших писанных маслом картин не были сняты, и лишь картины, висевшие в стороне киблы, были завешаны полотном. Находившиеся же по сторонам и позади молящихся [картины] остались не завешанными. На завешанных картинах, висевших в стороне киблы, оставались украшения в форме креста. На открытых картинах были изображены в натуральный рост нынешний император Александр III, один из его почтенных предков Александр I и его отец Александр II. Осмотрев стены этого зала, более походившего на музей, вернее, на церковь, я обратил внимание на собравшихся [мусульман]. Их было около трехсот, некоторые из них были в чалмах, часть – в тюбетейках или колпаках, но были и надевшие шляпу. На голые доски полированного пола, сделанного очень удобным для танцев, в качестве молитвенных ковриков пришедшие расстелили принесенные с собой белые покрывала. В стороне киблы в качестве минбара была поставлена лестница из двух ступеней. Во всех концах Османского государства соблюдается единогласное произнесение время от времени такбира правоверными, собравшимися в мечети для совершения праздничной молитвы. Здешние же мусульмане не произносили ни слова, словно обвиняемые [на суде], а большинство присутствовавших [казалось,] не имели представления о [мусульманском] этикете и обычаях исполнения религиозных обрядов. […].
Атауллах-эфенди Баязидов, содержание моей беседы с которым было изложено в предыдущем донесении, прошел к михрабу. В безмолвии был совершен намаз, не сопровождавшийся громкими такбирами муэдзина. Вслед за этим взойдя на лестницу, служившую минбаром, имам прочитал хутбу, в которой некоторые моменты привлекли мое внимание. Во-первых, при упоминании имен четырех праведных халифов, в отношении ни одного из них [имам] не употребил фразу «истинный наместник Посланника Аллаха» (Halîfetü Rasulullahi ale’t-tahkîk), ограничившись именованием их «повелителями правоверных» (Emîrü’l-mü’minîn). Весьма вероятно, что именование четырех праведных халифов, вопреки традиции, лишь «повелителями правоверных» более связано с раздражением российского правительства фразой «наместник Посланника Аллаха» (Halîfe-i Rasulullah), нежели с обычаем, распространенным среди татар. Завершив хутбу, хатиб перешел к проповеди (va‘z) на татарском языке, произнес несколько молитвословий в адрес царя и сошел с минбара. Наличие в прочитанной хутбе, помимо вышеизложенных, и более мелких отличий от хутб, читаемых в Османском государстве, указывает либо на то, что хутба подверглась российским правительством цензуре, либо на то, что татары, во избежание неприятностей, сами внесли изменения в ее содержание. В особенности то, что хатиб читал проповедь, по сути являющуюся молитвой за царя, не сходя с минбара и только на тюркском языке, по-видимому, связано с желанием подчеркнуть отсутствие связи между хутбой и молитвой за царя. 
Будучи убежденным в том, что наблюдения, которые я подробно изложил выше, позволят сделать выводы о положении российских мусульман, осмеливаюсь представить их, а также, приложением к моей нижайшей ляихе, вырезку статьи, недавно опубликованной в петербургской газете «Новое время» в ответ на реддийе[13] Атауллаха эфенди, к Высочайшему Порогу.
 
Источник: Документы по истории Волго-Уральского региона XVI – ХIХ веков из древлехранилищ Турции: Сборник документов / Сост. И. А. Мустакимов; под общ. ред. Д. И. Ибрагимова. – Казань: Гасыр, 2008.


[1] Тевкелев Селимгирей (1865 – 1885) – четвертый муфтий Оренбургского магометанского духовного собрания.
[2] Баязитов Атаулла (1847–1911) – религиозный и общественный деятель, публицист, издатель. Имам 2-го мусульманского прихода в Санкт-Петербурге, ахун, переводчик и преподаватель при МИД России. 
[3] Праздник разговения, отмечаемый 1 шевваля каждого года хиджры, в 1890 г
. пришелся на 9 мая по юлианскому календарю.
[4] По-видимому, имеется в виду Александровский зал Городской думы Санкт-Петербурга.
[5] Имеется в виду император Николай I (1825-1855).
[6] Очевидно, имеется в виду иконостас (одно из значений французского слова сhapelle).
[7] Обязательная (вāджиб) милостыня, подаваемая во время месяца Рамазан в размере одного са‘ (3,272 кг) пшеницы (Хидоя: Комментарии мусульманского права. – Ташкент, 1994. – С. 118–120).
[8] По видимому, имеется в виду генерал-лейтенант Султан Хаджи Губайдулла Джангир-оглы Чингис-хан (1840 – ?), сын правителя Букеевской орды Джангир-хана. Являлся одним из активных деятелей мусульманской общины Санкт-Петербурга. Входил в состав «Комитета по постройке соборной мечети в Санкт-Петербурге», образованного в 1906 г
.
[9] Ûlâ rütbesi, rütbe-i ûlâ – гражданский чин в османской табели о рангах (Цветков П. Турецко–русский словарь. – СПб., 1902. – С. 146). Установить, какому российскому чину он соответствовал, не удалось.
[10] Т.е. стал представителем русского общества, противопоставляемого автором документа мусульманской общине империи.
[11] В XIX в. для совершения намазов (в основном пятничных) использовались частные квартиры имамов. В дни религиозных праздников арендовались специальные помещения (зал Дворянского собрания, Александровский зал Городской думы, Конногвардейский манеж, Губернская земельная управа и др.).
[12] По-видимому, имеется в виду Александровский зал Городской думы Санкт-Петербурга.
[13] Реддийе – полемическое сочинение в защиту мусульманской религии, как правило, от критических работ христианских миссионеров и ученых.